1. Среди предложений 1-3 найдите предложения с обособленными членами. Напишите номер этого предл…
1. Среди предложений 1-3 найдите предложения с обособленными членами. Напишите номер этого предложения.
1. У каждого грибника, наверное, есть свои «тайные» участки леса.(Л.Лебедев) 2. Летом дни долгие, как говорят в народе, от утренней зари до вечерней на хорошем коне можно полсвета объехать. (П.Проскурин) 3. На небе задумчиво замерли легкие облака, ещё розовые от заката. (М.Горький)
2. Среди предложений 1- 3 найдите предложение с обособленным согласованным распространённым определением. Напишите номер этого предложения.
1. В воздухе пахло водой, травой, туманом – одним словом, пахло ранним прекрасным летним утром.(Л. Толстой) 2. Темное небо над освещенной улицей казалось чёрным, тяжёлым пологом.(И.Бунин) 3. В воздухе закружилась сухая трава, листва, сорванная с деревьев, и мелкие сучья. (Арсеньев)
3. Среди предложений 1- 3 найдите предложение с необособленным согласованным распространённым определением. Напишите номер этого предложения.
1. Мересьеву сквозь стеклянную дверь был виден весь слабо освещенный, затемненный лампочками коридор. (Полевой) 2. Вдали показалась пристань — маленький красный домик, выстроенный на барке. (Куприн) 3. И ручеек, толкаясь в камнях, спешит, зовет, куда–то вдаль, к неведомым просторам.(Бунин)
4. Среди предложений 1- 3 найдите предложение с обособленным нераспространённым обстоятельством.
1. Далеко, на том берегу, в непроглядной тьме, горело врассыпную несколько ярко –красных огней. (Чехов) 2. Над полем низко провисая, лениво стонут провода. (Твардовский) 3. Листья, падая, шепчутся, прощаясь навек. (Паустовский)
5. Среди предложений 1- 3 найдите предложение с распространённым приложением. Напишите номер этого предложения.
1. Вы, как инициатор, должны играть главную роль. (Панова) 2. Страж рыбаков и друг их неизменный, маяк горит бессменно на посту. (Рождественский) 3. Напрасно мы пытались пристроиться к грузовикам, следующим в направлении Мещёры. (Нагибин)
6. Среди предложений 1- 4 найдите предложение с обособленным распространённым приложением, относящимся к личному местоимению. Напишите номер этого предложения.
1. В.К. Арсеньев совершил множество путешествий по тайге Приморья, гора Сихотэ –Алиня, Камчатки – малоисследованным местам нашей Родины. 2.Большой ученый, он занимался всеми отраслями географической науки, изучал флору и фауну. 3. Им было опубликовано свыше шестидесяти работ. 4. Эти книги, читаемые людьми всех возрастов, много раз и большими тиражами издавались у нас и переводились на многие языки мира.
7. Среди предложений 1- 4 найдите предложение с обособленным уточняющим членом. Напишите номер этого предложения.
1. В молчанье, рукой опершись на седло, с коня он слезает угрюмо. (Пушкин) 2. Шоссе шло на юг, минуя деревни, видневшиеся то справа, то слева от дороги. (Полевой) 3. Внизу, у подножия сосен, уже темно и глухо. 4. Миша опустил голову и, не сразу, тихо ответил. (Горький)
8. Среди предложений 1- 5 найдите предложения с обособленным распространённым обстоятельством. Напишите номер этого предложения.
1. Коваленко сидел, нагнувшись, и молчал.(Чехов) 2. На даче, очень неприглядной на вид, с низкими потолками, с неровными щелистыми полами, было три комнаты. ( Чехов) 3. Через минуту платформа задрожала и, пыхая сбиваемым от мороза паром, прокатился паровоз.(Толстой) 4. Измученные, грязные, мокрые, мы достигли, наконец, берега. (Толстой) 5. Мир наступил, землю согревая, унося артиллерийский дым. (Светлов)
9. Среди предложений 1- 3 найдите предложения с обособленным распространённым обстоятельством, выраженным деепричастным оборотом. Напишите номер этого предложения.
1. Вопреки нашим опасениям, бабушка охотно отпустила нас в дальний лес за грибами. 2. В долгой жизни своей видывал я путешественников, до глубокой старости не утративших, несмотря на возраст, своей старости. (С. – Микитов) 3. Толпа казаков звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. (Толстой) 4. Хорь присел на скамейку и, преспокойно поглаживая свою курчавую бороду, вступил со мной в разговор. (Тургенев)
Источник
Повесть о настоящем человеке — Полевой Борис Николаевич
— Ну вот видите, значит, бывают на свете и хорошие, — примирительно сказал Комиссар. — Почему же Грише не повезет? В жизни, хлопцы, так и бывает: по что пойдешь, то и найдешь.
Словом, вся палата оживала. Только Комиссару становилось все хуже. Он жил на морфии, на камфаре, и от этого иной раз по целым суткам беспокойно дергался на койке в состоянии наркотического полузабытья. С уходом Степана Ивановича он как-то особенно подался. Мересьев попросил переставить свою койку поближе к Комиссару, чтобы помочь ему в случае надобности. Его все больше и больше тянуло к этому человеку.
Алексей понимал, что жизнь без ног будет несравнимо тяжелей и сложней, чем у остальных людей, и его инстинктивно тянуло к человеку, который, несмотря ни на что, умел по-настоящему жить и, невзирая на свою немощь, как магнит притягивал к себе людей. Теперь Комиссар все реже и реже выходил из состояния тяжелого полузабытья, но в моменты просветления он был прежним.
Как-то поздним вечером, когда госпиталь затих и в его помещениях воцарилась тяжелая тишина, нарушаемая лишь глухими стонами, храпом и бредом, чуть слышно доносившимися из палат, в коридоре послышались знакомые тяжелые, громкие шаги. Мересьеву сквозь стеклянную дверь был виден весь слабо освещенный затемненными лампами коридор с фигурой дежурной сестры, сидевшей в дальнем конце у столика и вязавшей нескончаемую кофту. В конце коридора показалась высокая фигура Василия Васильевича. Он медленно шел, заложив руки за спину. Сестра вскочила было при его приближении, но он досадливо отмахнулся от нее. Халат у него был не застегнут, шапочки на голове не было, пряди густых седоватых волос свешивались ему на лоб.
— Вася идет, — шепнул Мересьев Комиссару, которому он только что излагал свой проект протеза особой конструкции.
Василий Васильевич точно споткнулся и стал, опираясь рукой о стену, что-то бормоча под нос, потом оттолкнулся от стены и вошел в сорок вторую. Он остановился посреди палаты и начал тереть лоб, точно пытаясь вспомнить что-то. От него пахло спиртом.
— Присаживайтесь, Василий Васильевич, посумерничаем, — предложил Комиссар.
Нетвердым шагом, подволакивая ноги, профессор подошел к его кровати, сел так, что застонали прогнувшиеся пружины, потер руками виски. Он и раньше не раз во время обходов задерживался возле Комиссара потолковать о ходе военных дел. Он заметно отличал Комиссара среди больных, и в этом ночном визите не было, собственно, ничего странного. Но Мересьев почему-то почувствовал, что между этими людьми может произойти какой-то особый разговор, при котором не нужен третий. Закрыв глаза, он сделал вид, что спит.
— Сегодня двадцать девятое апреля, день его рождения. Ему исполнилось, нет, должно было исполниться тридцать шесть лет, — тихо сказал профессор.
С большим усилием Комиссар выпростал из под одеяла огромную, распухшую руку и положил ее на руку Василия Васильевича. И случилось невероятное: профессор заплакал. Было невыносимо видеть, как плачет этот большой, сильный, волевой человек. Алексей невольно втянул голову в плечи и закрылся одеялом.
— Перед тем как ехать туда, он пришел ко мне. Он сказал, что записался в ополчение, и спросил, кому передать дела. Он работал тут, у меня. Я был так поражен, что даже накричал на него. Я не понимал, зачем кандидату медицины, талантливому ученому нужно было брать винтовку. Но он сказал — я помню это слово в слово, — он сказал мне: «Папа, бывает время, когда кандидат медицины должен брать винтовку». Он так сказал и опять спросил: «Кому сдавать дела?» Мне стоило только поднять телефонную трубку — и ничего, ничего бы не случилось, понимаете — ничего! Ведь он же заведовал у меня отделением, он работал в военном госпитале. Ведь так?
Василий Васильевич замолчал. Было слышно, как он тяжело и хрипло дышит.
— . Не надо, голубчик, что вы, что вы, уберите руку, я знаю, как вам больно шевелиться. Да, и я думал всю ночь, как быть. Вы понимаете, мне было известно, что еще у одного человека — вы знаете, о ком я говорю, — был сын, офицер, и его убили в первые дни войны! И вы знаете, что сделал этот отец? Он послал на фронт второго сына, послал летчиком-истребителем — на самую опасную воинскую специальность. Я думал тогда об этом человеке, мне стало стыдно своих мыслей, и я не позвонил по телефону.
— А сейчас жалеете?
— Нет. Разве это называется сожалением? Я хожу и думаю: неужели я убийца своего единственного сына? Ведь он мог быть сейчас здесь, со мной, и мы бы оба делали с ним очень полезные для страны дела. Ведь это же был настоящий талант — живой, смелый, сверкающий. Он мог стать гордостью советской медицины. если бы мне тогда позвонить!
— Вы жалеете, что не позвонили?
— О чем вы? Ах, да. Не знаю, не знаю.
— А если бы теперь все повторилось снова, вы сделали бы иначе?
Наступило молчание. Слышалось ровное дыхание спящих. Ритмично поскрипывала кровать — очевидно, профессор в тяжелом раздумье раскачивался из стороны в сторону, — да в батареях парового отопления глухо постукивала вода.
— Так как же? — спросил Комиссар, и в голосе его чувствовалась бесконечная теплота.
— Не знаю. На ваш вопрос сразу не ответишь. Не знаю, но, кажется, повторись все сначала, я поступил бы так же. Я же не лучше, но и не хуже других отцов. Какая это страшная вещь — война.
— И поверьте, другим отцам при страшной вести было не легче вашего. Нет, не легче.
Василий Васильевич долго сидел молча. О чем он думал, какие мысли ползли в эти тягучие минуты под его высоким морщинистым лбом?
— Да, вы правы, ему было не легче, и все-таки он послал второго. Спасибо, голубчик, спасибо, родной! Эх! Что там толковать.
Он встал, постоял у койки, заботливо положил на место и закрыл руку Комиссара, подоткнул у него одеяло и молча вышел из палаты. А ночью Комиссару стало плохо. Вез сознания, он то начинал метаться по койке, скрежеща зубами и громко стеная, то вдруг стихал, вытягивался, и всем казалось, что наступил конец. Он был так плох, что Василий Васильевич, который со дня смерти сына переехал из огромной пустой квартиры в госпиталь, где он спал теперь на клеенчатой кушетке в маленьком своем кабинетике, распорядился отгородить его от остальных ширмой, что делалось обычно, как было известно, перед тем как больной отправлялся в «пятидесятую палату».
Источник
Повесть о настоящем человеке, стр. 40
— Ну вот видите, значит, бывают на свете и хорошие, — примирительно сказал Комиссар. — Почему же Грише не повезет? В жизни, хлопцы, так и бывает: по что пойдешь, то и найдешь.
Словом, вся палата оживала. Только Комиссару становилось все хуже. Он жил на морфии, на камфаре, и от этого иной раз по целым суткам беспокойно дергался на койке в состоянии наркотического полузабытья. С уходом Степана Ивановича он как-то особенно подался. Мересьев попросил переставить свою койку поближе к Комиссару, чтобы помочь ему в случае надобности. Его все больше и больше тянуло к этому человеку.
Алексей понимал, что жизнь без ног будет несравнимо тяжелей и сложней, чем у остальных людей, и его инстинктивно тянуло к человеку, который, несмотря ни на что, умел по-настоящему жить и, невзирая на свою немощь, как магнит притягивал к себе людей. Теперь Комиссар все реже и реже выходил из состояния тяжелого полузабытья, но в моменты просветления он был прежним.
Как-то поздним вечером, когда госпиталь затих и в его помещениях воцарилась тяжелая тишина, нарушаемая лишь глухими стонами, храпом и бредом, чуть слышно доносившимися из палат, в коридоре послышались знакомые тяжелые, громкие шаги. Мересьеву сквозь стеклянную дверь был виден весь слабо освещенный затемненными лампами коридор с фигурой дежурной сестры, сидевшей в дальнем конце у столика и вязавшей нескончаемую кофту. В конце коридора показалась высокая фигура Василия Васильевича. Он медленно шел, заложив руки за спину. Сестра вскочила было при его приближении, но он досадливо отмахнулся от нее. Халат у него был не застегнут, шапочки на голове не было, пряди густых седоватых волос свешивались ему на лоб.
— Вася идет, — шепнул Мересьев Комиссару, которому он только что излагал свой проект протеза особой конструкции.
Василий Васильевич точно споткнулся и стал, опираясь рукой о стену, что-то бормоча под нос, потом оттолкнулся от стены и вошел в сорок вторую. Он остановился посреди палаты и начал тереть лоб, точно пытаясь вспомнить что-то. От него пахло спиртом.
— Присаживайтесь, Василий Васильевич, посумерничаем, — предложил Комиссар.
Нетвердым шагом, подволакивая ноги, профессор подошел к его кровати, сел так, что застонали прогнувшиеся пружины, потер руками виски. Он и раньше не раз во время обходов задерживался возле Комиссара потолковать о ходе военных дел. Он заметно отличал Комиссара среди больных, и в этом ночном визите не было, собственно, ничего странного. Но Мересьев почему-то почувствовал, что между этими людьми может произойти какой-то особый разговор, при котором не нужен третий. Закрыв глаза, он сделал вид, что спит.
— Сегодня двадцать девятое апреля, день его рождения. Ему исполнилось, нет, должно было исполниться тридцать шесть лет, — тихо сказал профессор.
С большим усилием Комиссар выпростал из под одеяла огромную, распухшую руку и положил ее на руку Василия Васильевича. И случилось невероятное: профессор заплакал. Было невыносимо видеть, как плачет этот большой, сильный, волевой человек. Алексей невольно втянул голову в плечи и закрылся одеялом.
— Перед тем как ехать туда, он пришел ко мне. Он сказал, что записался в ополчение, и спросил, кому передать дела. Он работал тут, у меня. Я был так поражен, что даже накричал на него. Я не понимал, зачем кандидату медицины, талантливому ученому нужно было брать винтовку. Но он сказал — я помню это слово в слово, — он сказал мне: «Папа, бывает время, когда кандидат медицины должен брать винтовку». Он так сказал и опять спросил: «Кому сдавать дела?» Мне стоило только поднять телефонную трубку — и ничего, ничего бы не случилось, понимаете — ничего! Ведь он же заведовал у меня отделением, он работал в военном госпитале. Ведь так?
Василий Васильевич замолчал. Было слышно, как он тяжело и хрипло дышит.
— . Не надо, голубчик, что вы, что вы, уберите руку, я знаю, как вам больно шевелиться. Да, и я думал всю ночь, как быть. Вы понимаете, мне было известно, что еще у одного человека — вы знаете, о ком я говорю, — был сын, офицер, и его убили в первые дни войны! И вы знаете, что сделал этот отец? Он послал на фронт второго сына, послал летчиком-истребителем — на самую опасную воинскую специальность. Я думал тогда об этом человеке, мне стало стыдно своих мыслей, и я не позвонил по телефону.
— А сейчас жалеете?
— Нет. Разве это называется сожалением? Я хожу и думаю: неужели я убийца своего единственного сына? Ведь он мог быть сейчас здесь, со мной, и мы бы оба делали с ним очень полезные для страны дела. Ведь это же был настоящий талант — живой, смелый, сверкающий. Он мог стать гордостью советской медицины. если бы мне тогда позвонить!
— Вы жалеете, что не позвонили?
— О чем вы? Ах, да. Не знаю, не знаю.
— А если бы теперь все повторилось снова, вы сделали бы иначе?
Наступило молчание. Слышалось ровное дыхание спящих. Ритмично поскрипывала кровать — очевидно, профессор в тяжелом раздумье раскачивался из стороны в сторону, — да в батареях парового отопления глухо постукивала вода.
— Так как же? — спросил Комиссар, и в голосе его чувствовалась бесконечная теплота.
— Не знаю. На ваш вопрос сразу не ответишь. Не знаю, но, кажется, повторись все сначала, я поступил бы так же. Я же не лучше, но и не хуже других отцов. Какая это страшная вещь — война.
— И поверьте, другим отцам при страшной вести было не легче вашего. Нет, не легче.
Василий Васильевич долго сидел молча. О чем он думал, какие мысли ползли в эти тягучие минуты под его высоким морщинистым лбом?
— Да, вы правы, ему было не легче, и все-таки он послал второго. Спасибо, голубчик, спасибо, родной! Эх! Что там толковать.
Он встал, постоял у койки, заботливо положил на место и закрыл руку Комиссара, подоткнул у него одеяло и молча вышел из палаты. А ночью Комиссару стало плохо. Вез сознания, он то начинал метаться по койке, скрежеща зубами и громко стеная, то вдруг стихал, вытягивался, и всем казалось, что наступил конец. Он был так плох, что Василий Васильевич, который со дня смерти сына переехал из огромной пустой квартиры в госпиталь, где он спал теперь на клеенчатой кушетке в маленьком своем кабинетике, распорядился отгородить его от остальных ширмой, что делалось обычно, как было известно, перед тем как больной отправлялся в «пятидесятую палату».
Источник