комета-2
И прочертивший ночь кометою,\Но зло осмеянный людьми,\Над вечною рекой, над Летою,\Он плакал о своей любви — Татьяна Кузовлева «Студия» 2004
И ты уверяешь, что это одна\из незаурядных комет, –\так близко к земле подплывает она\однажды в две тысячи лет! Бахыт Кенжеев
И, горящею кометой \На безжизненном пути, \Я шепчу слова привета, \Как последнее прости. Валерий Брюсов Из книги «Juvenilia» 2 июля 1893
Когда комета уходила,\ прощаясь на мильоны лет,\ ее приманчивая сила\ затягивала душу вслед. Владимир Старшов
Летят, летят по небу косматые кометы,\Кометые косматы, цветные города.\Исследователь жизни плевать хотел на это.\Закинулся бумагой и сам себе звезда. Глеб Самойлов («Агата Кристи»)
Сердце девушки, вываренное в иоде.\Окаменелый обломок позапрошлого лета.\И еще на булавке что-то вроде\засушенного хвоста небольшой кометы. Владимир Маяковский
Словно чайки летают кометы В шторме огненном звездных морей. Вокруг солнц суетятся планеты, Как снежинки у фонарей. Игорь Журбин
Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы,-В себе несем свое изгнанье мы — В мирах любви неверные кометы! Максимилиан Волошин1909
Ты поймешь, что страшного нет,\И печального тоже нет,\И в душе твоей вспыхнет свет\Самых вольных божьих комет. Николай Гумилев
У комет \Столько места для полета, \Столько холода, столько забывчивости.\Там твои жесты рассыпаются — \Теплые и человечные, когда их розовый свет \Истекает кровью и снимает шелуху \Сквозь черную амнезию неба. Сильвия Плат. Перевод А.Уланова НОЧНЫЕ ТАНЦЫ
У нас бы сейчас — винтовку, \Но небо — другой предмет:\Сверкнул догонять бунтовку \Отряд голубых комет. Арсений Несмелов
Ещё пролёт, ещё ступени,\Войду — и рухну на колени!\Ещё пролёт — и дверь рывком\Открою. Господи, о ком,\О ком тоскую, с кем в разлуке\Живу, кому слезами руки\Залью. Кому почти без сил\Шепчу: «Зачем ты отпустил,\Зачем пустил меня скитаться,\Вперёд спешить, назад кидаться,\Зачем», — шепчу. И в горле ком. Лариса Миллер
Источник
Еще пролет еще ступени
Картина та нерукотворна,
Хоть пляшет кисть по ней проворно.
Она с нездешнего крыла
На землю сброшена была.
Ее крутили на мольберте
В ночи хохочущие черти.
По ней разлит небесный свет.
На ней бесовский черен след.
Художник луч рисует горний,
А кисть все злей и непокорней.
Не мучься, молодость губя.
Ее допишут без тебя
Господь перстом, копытом леший.
Вставь в рамку, да на стенку вешай.
Было все, что быть могло
И во что нельзя поверить.
И какой же мерой мерить
Истину, добро и зло.
Кто бесстрашен взаперти,
Кто на воле страхом болен,
Хоть казалось бы и волен
Выбирать свои пути.
Свод бездонен голубой.
Но черны земли провалы.
Кратковременны привалы
Меж бездонностью любой.
Черных дыр не залатать.
Всяко было. Все возможно.
Может, завтра в путь острожный,
Пыль дорожную глотать.
Мой сынок, родная плоть,
Черенок, пустивший корни
Рядом с этой бездной черной,
Да хранит тебя Господь
От загула палачей,
От пинков и душегубки,
От кровавой мясорубки,
Жути газовых печей.
Ты прости меня, прости,
Что тебя на свет явила,
И какая может сила
В смутный час тебя спасти.
Эти мысли душу жгут,
Точно одурь сон мой тяжкий
А в твоем цветут ромашки.
Пусть же век они цветут.
 На смерть Яши К.
Встань, Яшка, встань. Не умирай. Как можно!
Бесчеловечно это и безбожно,
Безжалостно ребенком умирать.
Открой глаза и погляди на мать.
Ты погляди, что с матерью наделал.
Она твое бесчувственное тело
Все гладит и не сводит глаз с лица.
И волосы седые у отца.
Он поправляет на тебе рубашку
И повторяет: «Яшка, сын мой, Яшка».
И повторяет: «Яшка, мой сынок».
Гора цветов. Венок. Еще венок.
. Пришел ко мне смешливым второклашкой.
Нос вытирал дырявой промокашкой.
И мы с тобой учили «I and You»,
«I cry, I sing» я плачу, я пою.
Как жить теперь на свете. Жить попробуй,
Когда вот-вот опустят крышку гроба,
В котором мальчик, давний ученик.
Его лицо исчезнет через миг.
И нет чудес. Но, Господи, покуда
Еще не наросла сырая груда
Земли, не придавили снег и лед,
Приди, вели: «Пусть встанет. Пусть идет».
Безумец, что затеял?!
Затеял жить на свете.
И кто тебе навеял
Блажные мысли эти?
Затея невозможна.
Почти невыполнима.
Любая веха ложна,
Любая данность мнима,
Скажи, тебе ли впору
Раздуть под ливнем пламень,
И на крутую гору
Вкатить Сизифов камень,
Того, кто всех дороже,
Оплакивать на тризне?
И ты воскликнул: «Что же
Бывает кроме жизни?»
Еще смиренней и скромней,
Еще покорней,
Как будто медленно идешь
На голос горний.
Еще смиренней и скромней,
Скромней и тише,
Как будто медленно идешь
За кем-то свыше.
Еще смиренней и скромней,
Не вопрошая,
Зачем носила малых сих
Земля большая.
Зачем отчаянно в глаза
Им солнце било,
Зачем цветущая лоза,
Зачем могила.
О, научи меня, Восток,
Жить, созерцая лепесток.
Спаси в тиши своей восточной
От беспощадной ставки очной
С минувшим, с будущим, с судьбой,
С другими и с самим собой.
Разброд и хаос. Смех и слезы.
И не найду удобной позы,
Чтоб с легким сердцем замереть,
И никогда не ведать впредь
Ни жарких слов, ни мелких стычек,
Лишь наблюдать паренье птичек
В углу белейшего холста,
Где остальная часть пуста.
На дерева дробится лес.
Небесный свод на семь небес.
Жизнь распадается на годы
Трудов, неволи и свободы.
Дробится смерть на черепа.
И лишь любовь, что так слепа,
Способна зреть миры и блики
В одном лице, в Едином Лике.
Первее первого, первее
Адама, первенец. птенец,
Прими, не мучась, не робея
Небесной радуги венец.
Живи, дыши. Твое рожденье,
Как наважденье, как обвал.
Тебе снегов нагроможденье,
Тебе листвы осенний бал
И птичьи песни заревые,
И соло ливня на трубе,
И все приемы болевые
Что испытают на тебе.
Мы у вечности в гостях
Ставим избу на костях.
Ставим избу на погосте
И зовем друг друга в гости:
«Приходи же, милый гость,
Вешай кепочку на гвоздь».
И висит в прихожей кепка.
И стоит избушка крепко.
В доме радость и уют.
В доме пляшут и поют,
Топят печь сухим поленом.
И почти не пахнет тленом.
Земля да небо. Третий лишний.
Ветра то громче, то неслышней
Ему метельною зимой
Гудели в ухо: «Прочь, домой».
А он в ответ: «Я дома. Вот он,
Мой дом. Моим полита потом
Земля», твердил он, слаб и мал,
Как будто кто ему внимал.
Есть удивительная брешь
В небытии, лазейка меж
Двумя ночами, тьмой и тьмой,
Пробоина, где снег зимой
И дождик осенью; пролом,
Куда влетел, шурша крылом,
Огромный аист как-то раз,
Неся завороженных нас.
А начинал он в до мажоре,
Но, побывав в житейском море
И тяжкую изведав боль,
Сменил тональность на С moll,
И подчинился черным знакам
И надышался черным мраком,
И взоры устремив горе,
«Доколь», воскликнул на заре.
«Доколе, Господи, доколе»,
Прошелестело чисто поле.
«Доколь, доколь, до соль, до ля»,
Вздыхали небо и земля.
И не ищи его ни в ком,
Сочувствия. Одним кивком
И легким взмахом рук прощайся,
Иди и впредь не возвращайся.
Иди. Не возвращайся впредь.
Сумей легко переболеть
Давно заезженным сюжетом,
Не требуя к себе при этом
Участья. Ты не одинок:
Холодный времени клинок
Сечет направо и налево
Без сострадания и гнева.
А может быть, и время вздор.
И есть лишь вечность и простор,
Тумана пелена седая,
Где, то и дело пропадая,
Потом выныриваем вновь,
Твердя про бренность и любовь.
Мгновение. Еще мгновенье.
Меж ними камень преткновенья.
Я уберу его с пути.
Лети, мгновение, лети
Свободно, как воспоминанье.
Не ставлю знаков препинанья,
Ни точки и ни запятой
Меж этой осенью и той.
И буквы не пишу заглавной,
Чтоб не нарушить речи плавной
Мгновений, льющихся рекой.
Строка струится за строкой.
И тянется из буквы строчной.
Да будет жизнь моя проточной.
Лети, мгновенье, вдаль и ввысь.
Не говорю: «Остановись»,
А заклинаю ежечасно:
«Лети, мгновенье. Ты прекрасно».
Между облаком и ямой,
Меж березой и осиной,
Между жизнью лучшей самой
И совсем невыносимой,
Под высоким небосводом
Непрестанные качели
Между Босховским уродом
И весною Боттичелли.
Но есть они прагород, прарека.
Тоску по ним, живущую от века,
Впитала с молоком. И это млеко
Течет издалека, издалека.
Прародина. Томление, по ней
Единственной, незримой, изначальной
Сильнее чувств иных. Исход печальный
Свершаем, удаляясь от корней,
Истоков, от начала всех начал.
А зримое и зыблемо, и ломко.
Рожденный обречен. Недаром громко
Младенец новорожденный кричал.
Любовь до гроба. Жизнь до гроба.
Что дальше сообщат особо.
И если есть там что-нибудь,
Узнаешь. А пока забудь,
Забудь и помни только это:
Поля с рассвета до рассвета,
Глаза поднимешь небеса,
Опустишь травы и роса.
Где ты тут, в пространстве белом?
Всех нас временем смывает,
Даже тех, кто занят делом
Кровлю прочную свивает.
И бесшумно переходит
Всяк в иное измеренье,
Как бесшумно происходит
Тихой влаги испаренье,
Слух не тронув самый чуткий;
Незаметно и невнятно,
Как смещаются за сутки
Эти солнечные пятна.
Где ты, в снах своих и бденье?
В беспредельности пространства
Только видимость владенья,
Обладанья, постоянства.
Не бывает горше мифа,
Чем про бедного Сизифа,
Все мы летом и зимой
Катим в гору камень свой.
Не бывает хуже пытки,
Чем никчемные попытки,
Зряшный опыт болевой,
Труд с отдачей нулевой.
А чем здесь платят за постой,
За небосвода цвет густой,
За этот свет, за этот воздух,
И за ночное небо в звездах?
Все даром, говорят в ответ,
Здесь даром все: и тьма и свет.
А впрочем, говорят устало,
Что ни отдай, все будет мало.
Идти на убыль не пора:
В смоле сосновая кора,
Сегодня солнечно и сухо,
И песнь, приятная для слуха,
Звучнее нынче, чем вчера;
И птица кончиком крыла
Черкнула на озерной глади,
Что мы живем лишь Бога ради,
И взмыла в небо, как стрела.
Казалось бы, все мечено,
Опознано, открыто,
Сто раз лучом просвечено,
Сто раз дождем промыто.
И все же капля вешняя,
И луч, и лист случайный,
Как племена нездешние,
Владеют речью тайной.
И друг, всем сердцем преданный,
Давнишний и привычный,
Планеты неизведанной
Жилец иноязычный.
Такой вокруг покой, что боязно вздохнуть,
Что боязно шагнуть и скрипнуть половицей
Зачем сквозь этот рай мой пролегает путь,
Коль не умею я всем этим насладиться.
Коль я несу в себе сумятицу, разлад,
Коль нет во мне конца и смуте и сомненью,
Сбегаю ли к реке, вхожу ли в тихий сад,
Где каждый стебелек послушен дуновенью.
Вокруг меня покой и детская рука,
Привычно поутру мне обвивает шею.
Желаю лишь того, чтоб длилось так века.
Так почему я жить, не мучась, не умею?
И давит, и гнетет весь прежний путь людской
И горький опыт тех, кто жил до нас на свете,
И верить не дает в раздолье и покой,
И в то, что мы с тобой избегнем муки эти;
И верить не дает, что наша благодать
Надежна и прочна и может длиться доле,
Что не решит судьба все лучшее отнять
И не заставит вдруг оцепенеть от боли.
Не больно тебе, неужели не больно
При мысли о том, что судьба своевольна?
Не мука, скажи, неужели не мука,
Что непредсказуема жизни излука,
Что память бездонна, мгновение кратко?
Не сладко, скажи, неужели не сладко
Стоять над текучей осенней рекою,
К прохладной коре прижимаясь щекою?
Еще холстов, холстов и красок
Для цветовых бесшумных плясок
Еще холстов, еще холстов
Для расцветающих кустов
И осыпающихся снова,
Для неба черного ночного,
К утру меняющего цвет.
Еще холстов, и сил, и лет.
Когда звучала сонатина,
Казалось в мире все едино
И нет начала и конца
Лишь золотая середина.
Слетали звуки, как пыльца
Летит весной с ветвей ольховых.
И таял звук, рождая новый,
Неповторимый. И финал
Казался не прощальным зовом,
А провозвестником начал.
Так силой звуков, тоник, пауз,
Был побежден вселенский хаос,
Все, что веками намело,
Все, от чего душа спасалась,
Стремясь укрыться под крыло.
Так победил однажды гений.
И все же плод его борений,
Его прозренья сладкий плод
Нас не избавит от мучений,
От тяжких бдений не спасет.
Прозренье Моцарта и Грига
Нам не поможет сбросить ига.
И чтобы озарился путь,
Должны мы собственную лигу
От мига к мигу протянуть.
Такая тоска и такое веселье
Испить до конца это дивное зелье.
Такое веселье, такая тоска,
Что жизнь и любовь не прочней волоска.
И тянется линия волосяная,
И ветер осенний над ухом стеная,
Слезу вышибает. И кружит у ног
Опавшие листья. И листья манок,
И песни осенней щемящая нота
Всего лишь тенета. Манок и тенета.
И это скрещенье ветвей и путей
Привычный узор драгоценных сетей.
Как будто с кем-то разлучиться
Пришлось мне, чтоб на свет явиться;
Как будто верности обет
Нарушила, явясь на свет;
И шарю беспокойным взором
По лицам и земным просторам,
Ища в сумятице мирской,
Черты заветные с тоской;
Как будто все цвета и звуки
Обретены ценой разлуки
С неповторимым вечным «Ты»,
Чьи страшно позабыть черты.
Еще пролет, еще ступени.
Войду и рухну на колени!
Еще пролет и дверь рывком
Открою. Господи, о ком,
О ком тоскую, с кем в разлуке
Живу, кому слезами руки
Залью. Кому почти без сил
Шепчу: «Зачем ты отпустил,
Зачем пустил меня скитаться,
Вперед спешить, назад кидаться,
Зачем», шепчу. И в горле ком.
. Еще ступенька, и рывком
Открою двери. И ни звука.
Такая долгая разлука.
Открою дверь и свет рекой.
Войду и рухну. И покой.
И замысел тайный еще не разгадан
Тех линий, которые дышат на ладан,
Тех линий, какими рисована быль.
И линии никнут, как в поле ковыль.
Мелок, ворожа и танцуя, крошится.
И легче легчайшего жизни лишиться.
Когда и не думаешь о роковом,
Тебя рисовальщик сотрет рукавом
С туманной картинки, начертанной всуе,
Случайно сотрет, чей-то профиль рисуя.
Жить на свете, что может быть проще?
И в июньской полуденной роще
Меж стволами бродить и бродить
И, беседы утративши нить,
Все брести, не заметив молчанья,
В сонной роще, где вечно качанье
И поскрипыванье ствола
И на землю стекает смола.
Шуршат осенние дожди,
Целуя в темя.
Еще немного подожди,
Коль терпит время.
Еще немного поброди
Под серой тучей,
А вдруг и правда впереди
Счастливый случай,
И все текущее не в счет
Сплошные нети.
А вдруг и не жил ты еще
На белом свете,
Еще и музыка твоя не зазвучала.
Надежду робкую тая,
Дождись начала.
Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает грудь, рука.
Еще последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она еще нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь ее наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай ее на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.
Экспонат расклеился,
Выбыл, расслоился,
По ветру рассеялся
С радугою слился,
И со звездной россыпью,
Бросив тот гербарий,
В коем был он особью
И одной из тварей,
Наделенной обликом,
Именем и датой.
. Слился с тихим облаком,
И плывет куда-то.
Путь его не вымерен
И не наказуем,
И никем не выверен,
И не предсказуем.
Ход причинно-следственный
Для него не верен.
Жесткий код наследственный
Навсегда потерян.
Он нигде не значится
Вихрь коловращений,
Полная невнятица
Вольных превращений.
Больше он не мается,
И не ждет развязки,
И не домогается
Ни любви, на ласки.
Пойдем же под птичий неистовый гам
По синим кругам, по зеленым кругам.
Под шорох листвы и дождя воркотню
С любым из мгновений тебя породню.
Лишь из дому выйди со мной на заре,
Рукой проведи по намокшей коре,
Росою умойся ты узнан. Ты свой.
И путь твой покорною устлан травой.
Легко ли нам будет? Легко ль, не легко,
Но эта дорога ведет далеко.
Туда, где горят и сгорают дотла
И травы, и крона, что ныне светла,
И дальше, сквозь область костров и золы,
Туда, где снега, как забвенье, белы;
И дальше, туда, где, срываясь с кругов,
Над областью мороси, трав и снегов
Свободные души взлетают, чтоб впредь
И вечное слышать, и вечное зреть.
Время трясина: погубит, всосет,
Втянет, проглотит никто не спасет.
Время трясина, погибель, пропад.
Где ты, стоящий поодаль и над?
Время утянет в свою глубину,
Но и в пожизненном этом плену
Веруем тайно в пленительный вздор:
Дух, окрыленность, свободу, простор.
Какое странное желанье
Цветка любого знать названье,
Знать имя птицы, что поет.
Как будто бы такое знанье
Постичь поможет мирозданье
И назначение твое.
Не все ль равно, полынь иль мята
На той тропе ногой примята.
Не все ль равно? В одном лишь суть
Как сберегаем то, что свято,
Когда с заката до заката
Незримый совершаем путь.
Не все ль равно, гвоздика, льнянка
Растут в пыли у полустанка,
Где твой состав прогромыхал?
В одном лишь суть с лица ль, с изнанки
Увиден мир, где полустанки,
Гвоздики и полоски шпал.
Не все ль равно. Но все же, все же
Прозрачен мир и не безбожен,
И путь не безнадежен твой,
Коль над тобою сень сережек
И травы вдоль твоих дорожек
Зовутся «мятлик луговой».
Смертных можно ли стращать
Их бы холить и прощать,
Потому, что время мчится
И придется разлучиться.
И тоски не избежать.
Смертных можно ль обижать,
Изводить сердечной мукой
Перед вечною разлукой?
Наше жаркое с миром свидание
Божий замысел, Божье задание.
За шальную короткую встречу
Перед Господом Богом отвечу.
Мной еще до конца не разгадано,
Что завещано было и задано.
Мир невнятен мне, точно юнцу,
А свиданье подходит к концу.
Торопиться грех большой.
Так не стойте над душой,
Улетайте дни и годы.
В вечной гонке нет свободы.
Потихоньку по шажку,
По зеленому лужку,
Или в час по чайной ложке
По нехоженой дорожке
Обойдем весь белый свет,
Постигая вкус и цвет,
Упиваясь каждой краской,
Как дитя любимой сказкой.
Мы одержимы пеньем.
И вновь, в который раз,
Ты с ангельским терпеньем
Выслушиваешь нас.
О слушатель незримый,
За то, что ты незрим,
От всей души ранимой
Тебя благодарим.
Чего душа алкала
Не ведает сама.
От нашего вокала
Легко сойти с ума.
Но ты не устрашился.
И, не открыв лица,
Нас выслушать решился
До самого конца.
Адресую туда-то такому-то
То ли черту из тихого омута,
То ли ангелу с тихих небес,
Но кому-то, чей призрачен вес
В этом мире. И медлю с отправкою,
Занимаюсь последнею правкою
Странной весточки, взгляд уперев
В синеву меж высоких дерев.
Ни горечь, ни восторг, ни гнев
И ни тепло прикосновений.
Лишь контуры домов, дерев,
Дорог, событий и явлений.
У тех едва заметных рек,
Тех еле видимых излучин
Еще и не был человек
Судьбою и собой измучен.
И линией волосяной
Бесплотный гений лишь наметил
Мир, что наполнен тишиной,
Без шепота и междометий.
Да будут легкими штрихи,
Да будет вечным абрис нежный
И да не знать бы им руки
Излишне пылкой иль прилежной.
Да научиться бы войти
В единый мир в час ранней рани,
Не покалеча по пути
Ни малой черточки, ни грани.
Летучий слог, легчайшее перо,
Подаренное птицей поднебесной
И с высоты слетевшее отвесной.
Не верьте будто все, как мир, старо.
Младенец мир младенчески раним.
Наитие, любовь и вдохновенье
Творят миры в кратчайшее мгновенье:
Один, другой и третий вслед за ним.
Те рождены сегодня, те вчера
Сотворены неповторимым слогом,
А те, едва замысленные Богом,
Еще висят на кончике пера.
Опять этот темп злополучное «presto»
И шалые души срываются с места,
И мчатся, сшибаясь, во мгле и в пыли,
Как будто бы что-то завидев вдали,
Как будто вдали разрешенье, развязка,
И вмиг прекратится безумная пляска.
Неужто весь этот порыв и угар
Всего лишь музыка бемоль и бекар;
Неужто наступит покой, передышка
И ляжет на клавиши черная крышка.
Неужто два такта всего до конца?
Семь нот в звукоряде. Семь дней у творца.
И нечто такое творится с басами,
Что воды гудят и земля с небесами.
Да разве можно мыслить плоско,
Когда небесная полоска
Маячит вечно впереди,
Маня: «Иди сюда, иди».
Маячит, голову мороча,
Неизреченное пророча,
Даруя воздух и объем,
Которые по капле пьем
Из голубой бездонной чаши.
Отсюда все томленье наше,
Неутоленность и печаль.
Попробуй к берегу причаль,
Когда таинственные дали
Постичь идущему не дали
Ни первым чувством, ни шестым,
Что там, за облаком густым.
Нельзя так серьезно к себе относиться.
Себя изводить и с собою носиться,
С собою вести нескончаемый бой,
И в оба глядеть за постылым собой,
Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.
Забыть бы себя, как багаж на перроне.
Забыть, потерять на огромной земле
В сплошном многолюдье, в тумане, во мгле.
Легко, невзначай обронить, как монету:
Вот был и не стало. Маячил и нету.
Источник